«В лесу разошлись две тропинки. И я выбрал нехоженую» (с) Роберт Фрост
Название: You raise me up
Автор: Chimotoma Katari;
Жанр: слэш, романтика, ангст;
Пейринг: (вы готовы к приступу безумного смеха? Точно готовы???) Гоголь/Гиммлер;
Рейтинг: PG-13;
Размещение: сомневаюсь, что кому-то может понадобится сие творенье. Но если все же берете, то шапку не менять=)
Саммари: об очень мнительном рейхсфюрере, вернувшемся из Ада и пытающемся заново обрести смысл жизни;
Ворнинг: историческое АУ, на самом деле Гитлер не спасал Хайни. Хотя и это еще историками не доказано!
читать дальшеИногда складывается назойливое ощущение, что все люди – лгуны. Причем, как живые, так и мертвые. Вот, например, ты. Вчера ты задался целью втолковать мне, насколько благороден труд писателя. Ну-ну, просвещай молодые поколения, великий творец. Ты создаешь нравственность своего народа, допустим. А что же ты имеешь с этого? Где твоя жена, где дети? При жизни у тебя даже не было своего дома, приходилось снимать квартиру за нажитые честным трудом гроши. Вот и доказывай мне теперь то, какими высоконравственными являются твои почитатели. О, они были настолько самоотверженны, что даже присылали тебе письма, как мило. Если быть абсолютно откровенным, то одним своим произведением Достоевский сумел вызвать в читателях такую бурю чувств, которую ты не смог вызвать даже всеми своими книжечками. Поэтому Достоевский лежал на прилавках немецких магазинов в то время, как твоя «Вий» горела алым пламенем на костре. И дело тут не только в особенностях языка. Просто ты нарвался. Как Пушкин, как Лермонтов. Они пытались показать истинное лицо русского народа. И где оказались, сколько прожили? Вот. А ты решил от милых ужастиков сразу перейти к разоблачающим статьям. Честно, только честно, я тебе сочувствую. Мне жаль твою доверчивую открытость. Ты никогда не будешь сидеть в стороне, когда появится шанс укрыться от опасностей мира сего.
Хотя и мне ты можешь предъявить столь же жесткие претензии. Ты считаешь нациста более страшным существом, нежели сам дьявол. Ибо дьявол действует через посредников, а нацист – в открытую. Но разве можно обвинять меня в преступлениях? Меня, рейхсфюрера? Который НИ РАЗУ не держал в руках документа об «окончательном решении еврейского вопроса»! Да чтоб ты понимал, Никола, в таких вещах, как политика! Государство – это не место для упражнений в благородстве, тут нельзя играть в поддавки! Довольно насмотрелись мы на Чемберлена и подобных ему трусов - мир катился в пропасть, унося с собой миллионы жизней. Не скрою, что холокост стал МОИМ злодеянием. Каждому человеку свойственно ошибаться. Но и ты ошибался, признай! Ты не монах, не кроткая овечка, ты – самый обыкновенный писатель своего времени, а я – самый обыкновенный политик своего.
На самом деле, мы схожи куда больше, чем тебе бы этого хотелось. Поверь, у меня было достаточно много времени, чтобы обдумать всю свою жизнь. Целых шестьдесят лет полнейшего одиночества. Глядя сквозь время начинаешь думать о всяком… о чем при жизни не думаешь. Так было со мной. И мне стало СТРАШНО. Потому что в отличие от Берии или того же Ивана Грозного я ясно понимал, сколько страданий причиняю окружающим. Ты помнишь Григория Печорина? Быть может, это его беспокойный дух сидел во мне…
Я лгал себе самому всю жизнь, убегая от искренних чувств, оправдываясь, унижаясь. Ты тоже лгал самому себе, веря в свое великое ПРЕДНАЗНАЧЕНИЕ. И чем мы теперь отличаемся? Ничем…
- О чем задумался, Хайни?
Поднимаю голову. Боже, да, я тону в твоих ясных черных глазах. Неужели тогда, в далеком девятнадцатом веке, никто не сумел увидеть твоей неповторимой красоты?..
- Да так, - отворачиваюсь. Не хочу, чтобы ты видел мое лицо.
- Опять ностальгируешь?
- Нет. Думаю о тебе… обо мне… о разном.
Пауза.
- Ты глупый национал-социалист.
- А ты чертов писатель.
Да, так обычно заканчивается каждый наш разговор. Это что-то вроде точки. Вот ее поставили, а дальше – пустота.
- Неужто ты действительно считаешь, что я настолько никудышный прозаик?
А ты сегодня необычайно разговорчив. Отвечаю тихо, почти неразборчиво:
- Я этого не говорил. Я сказал, что ты чертов писатель, но «чертов» - вовсе не синоним к слову «никудышный». И чертовски – не всегда плохо.
- Например?
- Тебе никто никогда не говорил, что ты ЧЕРТОВСКИ привлекателен?
Я выпалил это на одном дыхании и замолчал. Мне стало жутко от собственных мыслей. Когда я вернулся из чистилища, они стали преследовать меня, словно рой надоедливых мух. Для немца это так противоестественно, так неправильно. И да – мне стыдно за свою слабость. Стыдно и страшно, что теперь ты покинешь меня, мой Гоголь, оставив в одиночестве. А я не переношу одиночества, понимаешь? Мне всегда нужен человек, готовый принять меня со всеми тараканами и прочей ерундой. Такой человек, как ты. Но ты не понимаешь. Что бы ты понимал в настоящей любви…
- Генрих, а тебе когда-нибудь это говорили?
Я смутился еще больше. Ты и вправду видишь меня насквозь.
- Нет.
- И мне нет.
Снова тишина. А после – нечто нежное, касающееся моей щеки. Неужели это твои губы? Да, похоже, что так. И сердце ухнуло куда-то вниз…
- Николай… Никоша… - выдыхаю, теряя рассудок. Что ты со мной делаешь? Хочешь, чтобы я снова отсидел пару недель в аду? Хотя нет, конечно не хочешь. Ты не любишь причинять другим боль.
Буквально мгновение я помедлил. А после прильнул к твоим губам, в первый раз почувствовав их тонкий вкус, напоминающий вкус спелой вишни. Никогда бы не подумал, что решусь на это. Я вообще никогда не думал, что позволю целовать себя мужчине. А все папашины предрассудки! Видимо, на самом деле я все же люблю мужчин. И в глубине души понимаю, что настоящее счастье обрету лишь с представителем своего пола. Странно…
Наверное, мои родители хотели девочку.
А зачем тогда я женился? На кой черт сдалась мне любовница?!.. На душе стало мерзко. Ты отдал мне всего себя, не утаив ни капельки. А я уже никогда не смогу отдаться тебе… по-настоящему. Впрочем, из-за своей же глупости. Я ждал. Ждал почти тридцать лет, надеясь, что однажды моя судьба найдет меня, что мы будем вместе. Всегда. Не дождался. Женился. Разумеется не по любви, а так… из убеждений.
Но ведь и Евгений Онегин однажды не смог устоять… Боже, в голове опять одна литература, в самый неподходящий момент! Я растерян. Что мне нужно сказать, когда поцелуй разорвется? Почему все это так сложно, ну почему…
Порыв нежности постепенно сошел на нет, но ты все еще прижимаешь меня к своей груди. Сквозь ткань рубашки и плаща я слышу гулкие удары твоего сердца. Давно уже я не был так взволнован, однако ты этого явно не замечаешь.
- Кажется, сейчас я должен сказать, что люблю тебя? – улыбаюсь, стараясь скрыть страх. Страх, что сейчас ты меня оттолкнешь, оставишь, раздавишь, изничтожишь. Я не знаю, можно ли умереть повторно. Но если… если это возможно… уж лучше умереть… чем волочить жалкое существование без цели и смысла. Без дружбы. БЕЗ ЛЮБВИ.
Никто и никогда не узнает, что в далеком ныне сорок пятом году меня спас Гитлер. Он надеялся, что я сумею скрыться, пока все остальные будут умирать: дома, в тюрьмах, на допросах. И я сбежал. И пока я бежал мою спину по очереди прикрывали своими телами Гитлер, Геббельс, Геринг… даже Гейдрих. Но последний простился с собственной жизнью куда раньше, хотя также по моей вине. Если бы Рейнхард остался жив, меня бы сместили с должности рейхсфюрера. Парнишка был куда талантливей меня, все об этом знали. Но он не захотел подставлять своего начальника, вместо этого подставив свою селезенку под осколок гранаты. Кто-то сказал, что он любил меня. Может быть, так оно и было. Я не знаю. После своей смерти я его ни разу не видел.
- Мы… ведь никогда не сможем быть вместе… я правильно понимаю?
Ты отвел взгляд. Что ж, значит, на этот раз я был прав. Ненавижу. ВСЕХ НЕНАВИЖУ.
- Да. Никогда.
- Никоша, ты подлая сволочь.
- Но я ведь забочусь о твоем благе!
Ах, вот как! О моем благе он заботится! Дрянь, мразь, ты разрушил все! ВСЕ, что еще оставалось у меня!
- В таком случае, не надо больше обо мне заботиться! И видеть я тебя больше не желаю!
Обида разрывает грудь, словно какой-то чудовищный зверь. Но ты не дождешься от меня слез. Я не плачу уже почти сто лет. Хотя вру. Я плакал, когда узнал о смерти Гитлера. И когда умер Рейнхард, я тоже уронил пару слезинок. Потому что они действительно обо мне ЗАБОТИЛИСЬ. Но таких, как они, больше нет. Чтобы там ни говорили.
- Нельзя, Хайни. Если разойдемся, ты снова вернешься в Ад…
Ярость поднимается жгучей волной. Я знаю, что ты не боишься физической боли. Но зато, ты боишься, когда другие страдают по твоей вине. Собрав остатки воли в кулак, я запускаю свои когтистые пальцы в пепельные крылья – подарок из чистилища. Черные и серые перья разлетаются в разные стороны в то время, как я клочьями вырываю из крыльев трепещущую плоть. Кровь стекает по пальцам вниз, собираясь под ногами алой лужей. Всхлипнув, повторяю все то же самое до тех пор, пока за спиной не остается два красных, сырых, изодранных перьевых комка. Я ожидал увидеть ужас на твоем лице после такого. Думал, что ты сочтешь меня одержимым. Но ты, кажется, все понял.
- А я так надеялся, что сумею обуздать твоего демона.
С неподдельной грустью ты поднимаешь с жесткого камня мое белое перышко. И мне тоже становится грустно. Потому что теперь я снова останусь один. А одиночество для меня – смерть. И ты это знаешь.
- Не вини себя, - злость постепенно угасает. – Ты ничего не мог поделать. Ведь у меня нет и никогда не было демона. Я САМ демон. Возможно, в Аду мне самое место. Там я хотя бы не причиню никому страданий.
- Причинишь. Мне. Я не перестану страдать, пока ты будешь… там.
- Не пытайся заставить меня извиняться, ты сам сделал свой выбор!
- Такова работа надзирателя, Генрих. Пока ты на моем попечении, я не имею права быть с тобой. Неужели ты не понимаешь: любое нарушение Заповеди, и я тебя потеряю! А я люблю тебя, и не хочу терять!
Николай, какой же ты глупец! Думал, что спасаешь мою душу, уберегая от запретного содомия! Значит, моя истинная природа так и осталась для тебя тайной. Ну, да это ничего. Чувствую, у меня будет еще масса времени все тебе объяснить.
- А я считал тебя более умным.
Смотришь вопросительно, но уже более мягко. Я касаюсь твоей щеки своей когтистой рукой.
- Да, мне нельзя грешить. Но любовь мужчины для меня – не грех, ибо это единственное, что может заставить меня перестать творить куда большее зло.
- Интересно…
- Ты даже не представляешь, насколько.
Любовь русского писателя и немецкого преступника порою кажется немыслимой. Но лишь для тех, кто иногда становится свидетелем этой нежной привязанности. Вопрос в том, что же на самом деле творится в душах этих двух, совершенно разных, людей. Ангел и Демон, которые не мыслят жизни друг без друга. Всякий раз, когда в сердце одного вспыхивает огонь безумной ненависти, его душит в зародыше сладкая нега тепла другого. И так до бесконечности.
Только сломанные крылья уже никогда не отрастут заново.
Но я был счастлив, несмотря на то, что потерял свое нежное оперение. То, что ты подарил мне после, было много лучше каких-то крыльев. Ты подарил мне СЧАСТЬЕ.
Ты и вправду любил меня больше всего на свете. И потому вскоре тоже стал падшим, что, однако, тебя нисколечко не смутило. А еще я узнал, что ты куришь. Правда, только после ОЧЕНЬ бурной ночи. По прошествии нашего первого раза ты выкурил не меньше пачки тонких сигарет с едким запахом, от которого даже мне стало нехорошо. Но в остальном я был совершенно доволен.
Между прочим, я так и не вернулся в Ад.
Автор: Chimotoma Katari;
Жанр: слэш, романтика, ангст;
Пейринг: (вы готовы к приступу безумного смеха? Точно готовы???) Гоголь/Гиммлер;
Рейтинг: PG-13;
Размещение: сомневаюсь, что кому-то может понадобится сие творенье. Но если все же берете, то шапку не менять=)
Саммари: об очень мнительном рейхсфюрере, вернувшемся из Ада и пытающемся заново обрести смысл жизни;
Ворнинг: историческое АУ, на самом деле Гитлер не спасал Хайни. Хотя и это еще историками не доказано!
читать дальшеИногда складывается назойливое ощущение, что все люди – лгуны. Причем, как живые, так и мертвые. Вот, например, ты. Вчера ты задался целью втолковать мне, насколько благороден труд писателя. Ну-ну, просвещай молодые поколения, великий творец. Ты создаешь нравственность своего народа, допустим. А что же ты имеешь с этого? Где твоя жена, где дети? При жизни у тебя даже не было своего дома, приходилось снимать квартиру за нажитые честным трудом гроши. Вот и доказывай мне теперь то, какими высоконравственными являются твои почитатели. О, они были настолько самоотверженны, что даже присылали тебе письма, как мило. Если быть абсолютно откровенным, то одним своим произведением Достоевский сумел вызвать в читателях такую бурю чувств, которую ты не смог вызвать даже всеми своими книжечками. Поэтому Достоевский лежал на прилавках немецких магазинов в то время, как твоя «Вий» горела алым пламенем на костре. И дело тут не только в особенностях языка. Просто ты нарвался. Как Пушкин, как Лермонтов. Они пытались показать истинное лицо русского народа. И где оказались, сколько прожили? Вот. А ты решил от милых ужастиков сразу перейти к разоблачающим статьям. Честно, только честно, я тебе сочувствую. Мне жаль твою доверчивую открытость. Ты никогда не будешь сидеть в стороне, когда появится шанс укрыться от опасностей мира сего.
Хотя и мне ты можешь предъявить столь же жесткие претензии. Ты считаешь нациста более страшным существом, нежели сам дьявол. Ибо дьявол действует через посредников, а нацист – в открытую. Но разве можно обвинять меня в преступлениях? Меня, рейхсфюрера? Который НИ РАЗУ не держал в руках документа об «окончательном решении еврейского вопроса»! Да чтоб ты понимал, Никола, в таких вещах, как политика! Государство – это не место для упражнений в благородстве, тут нельзя играть в поддавки! Довольно насмотрелись мы на Чемберлена и подобных ему трусов - мир катился в пропасть, унося с собой миллионы жизней. Не скрою, что холокост стал МОИМ злодеянием. Каждому человеку свойственно ошибаться. Но и ты ошибался, признай! Ты не монах, не кроткая овечка, ты – самый обыкновенный писатель своего времени, а я – самый обыкновенный политик своего.
На самом деле, мы схожи куда больше, чем тебе бы этого хотелось. Поверь, у меня было достаточно много времени, чтобы обдумать всю свою жизнь. Целых шестьдесят лет полнейшего одиночества. Глядя сквозь время начинаешь думать о всяком… о чем при жизни не думаешь. Так было со мной. И мне стало СТРАШНО. Потому что в отличие от Берии или того же Ивана Грозного я ясно понимал, сколько страданий причиняю окружающим. Ты помнишь Григория Печорина? Быть может, это его беспокойный дух сидел во мне…
Я лгал себе самому всю жизнь, убегая от искренних чувств, оправдываясь, унижаясь. Ты тоже лгал самому себе, веря в свое великое ПРЕДНАЗНАЧЕНИЕ. И чем мы теперь отличаемся? Ничем…
- О чем задумался, Хайни?
Поднимаю голову. Боже, да, я тону в твоих ясных черных глазах. Неужели тогда, в далеком девятнадцатом веке, никто не сумел увидеть твоей неповторимой красоты?..
- Да так, - отворачиваюсь. Не хочу, чтобы ты видел мое лицо.
- Опять ностальгируешь?
- Нет. Думаю о тебе… обо мне… о разном.
Пауза.
- Ты глупый национал-социалист.
- А ты чертов писатель.
Да, так обычно заканчивается каждый наш разговор. Это что-то вроде точки. Вот ее поставили, а дальше – пустота.
- Неужто ты действительно считаешь, что я настолько никудышный прозаик?
А ты сегодня необычайно разговорчив. Отвечаю тихо, почти неразборчиво:
- Я этого не говорил. Я сказал, что ты чертов писатель, но «чертов» - вовсе не синоним к слову «никудышный». И чертовски – не всегда плохо.
- Например?
- Тебе никто никогда не говорил, что ты ЧЕРТОВСКИ привлекателен?
Я выпалил это на одном дыхании и замолчал. Мне стало жутко от собственных мыслей. Когда я вернулся из чистилища, они стали преследовать меня, словно рой надоедливых мух. Для немца это так противоестественно, так неправильно. И да – мне стыдно за свою слабость. Стыдно и страшно, что теперь ты покинешь меня, мой Гоголь, оставив в одиночестве. А я не переношу одиночества, понимаешь? Мне всегда нужен человек, готовый принять меня со всеми тараканами и прочей ерундой. Такой человек, как ты. Но ты не понимаешь. Что бы ты понимал в настоящей любви…
- Генрих, а тебе когда-нибудь это говорили?
Я смутился еще больше. Ты и вправду видишь меня насквозь.
- Нет.
- И мне нет.
Снова тишина. А после – нечто нежное, касающееся моей щеки. Неужели это твои губы? Да, похоже, что так. И сердце ухнуло куда-то вниз…
- Николай… Никоша… - выдыхаю, теряя рассудок. Что ты со мной делаешь? Хочешь, чтобы я снова отсидел пару недель в аду? Хотя нет, конечно не хочешь. Ты не любишь причинять другим боль.
Буквально мгновение я помедлил. А после прильнул к твоим губам, в первый раз почувствовав их тонкий вкус, напоминающий вкус спелой вишни. Никогда бы не подумал, что решусь на это. Я вообще никогда не думал, что позволю целовать себя мужчине. А все папашины предрассудки! Видимо, на самом деле я все же люблю мужчин. И в глубине души понимаю, что настоящее счастье обрету лишь с представителем своего пола. Странно…
Наверное, мои родители хотели девочку.
А зачем тогда я женился? На кой черт сдалась мне любовница?!.. На душе стало мерзко. Ты отдал мне всего себя, не утаив ни капельки. А я уже никогда не смогу отдаться тебе… по-настоящему. Впрочем, из-за своей же глупости. Я ждал. Ждал почти тридцать лет, надеясь, что однажды моя судьба найдет меня, что мы будем вместе. Всегда. Не дождался. Женился. Разумеется не по любви, а так… из убеждений.
Но ведь и Евгений Онегин однажды не смог устоять… Боже, в голове опять одна литература, в самый неподходящий момент! Я растерян. Что мне нужно сказать, когда поцелуй разорвется? Почему все это так сложно, ну почему…
Порыв нежности постепенно сошел на нет, но ты все еще прижимаешь меня к своей груди. Сквозь ткань рубашки и плаща я слышу гулкие удары твоего сердца. Давно уже я не был так взволнован, однако ты этого явно не замечаешь.
- Кажется, сейчас я должен сказать, что люблю тебя? – улыбаюсь, стараясь скрыть страх. Страх, что сейчас ты меня оттолкнешь, оставишь, раздавишь, изничтожишь. Я не знаю, можно ли умереть повторно. Но если… если это возможно… уж лучше умереть… чем волочить жалкое существование без цели и смысла. Без дружбы. БЕЗ ЛЮБВИ.
Никто и никогда не узнает, что в далеком ныне сорок пятом году меня спас Гитлер. Он надеялся, что я сумею скрыться, пока все остальные будут умирать: дома, в тюрьмах, на допросах. И я сбежал. И пока я бежал мою спину по очереди прикрывали своими телами Гитлер, Геббельс, Геринг… даже Гейдрих. Но последний простился с собственной жизнью куда раньше, хотя также по моей вине. Если бы Рейнхард остался жив, меня бы сместили с должности рейхсфюрера. Парнишка был куда талантливей меня, все об этом знали. Но он не захотел подставлять своего начальника, вместо этого подставив свою селезенку под осколок гранаты. Кто-то сказал, что он любил меня. Может быть, так оно и было. Я не знаю. После своей смерти я его ни разу не видел.
- Мы… ведь никогда не сможем быть вместе… я правильно понимаю?
Ты отвел взгляд. Что ж, значит, на этот раз я был прав. Ненавижу. ВСЕХ НЕНАВИЖУ.
- Да. Никогда.
- Никоша, ты подлая сволочь.
- Но я ведь забочусь о твоем благе!
Ах, вот как! О моем благе он заботится! Дрянь, мразь, ты разрушил все! ВСЕ, что еще оставалось у меня!
- В таком случае, не надо больше обо мне заботиться! И видеть я тебя больше не желаю!
Обида разрывает грудь, словно какой-то чудовищный зверь. Но ты не дождешься от меня слез. Я не плачу уже почти сто лет. Хотя вру. Я плакал, когда узнал о смерти Гитлера. И когда умер Рейнхард, я тоже уронил пару слезинок. Потому что они действительно обо мне ЗАБОТИЛИСЬ. Но таких, как они, больше нет. Чтобы там ни говорили.
- Нельзя, Хайни. Если разойдемся, ты снова вернешься в Ад…
Ярость поднимается жгучей волной. Я знаю, что ты не боишься физической боли. Но зато, ты боишься, когда другие страдают по твоей вине. Собрав остатки воли в кулак, я запускаю свои когтистые пальцы в пепельные крылья – подарок из чистилища. Черные и серые перья разлетаются в разные стороны в то время, как я клочьями вырываю из крыльев трепещущую плоть. Кровь стекает по пальцам вниз, собираясь под ногами алой лужей. Всхлипнув, повторяю все то же самое до тех пор, пока за спиной не остается два красных, сырых, изодранных перьевых комка. Я ожидал увидеть ужас на твоем лице после такого. Думал, что ты сочтешь меня одержимым. Но ты, кажется, все понял.
- А я так надеялся, что сумею обуздать твоего демона.
С неподдельной грустью ты поднимаешь с жесткого камня мое белое перышко. И мне тоже становится грустно. Потому что теперь я снова останусь один. А одиночество для меня – смерть. И ты это знаешь.
- Не вини себя, - злость постепенно угасает. – Ты ничего не мог поделать. Ведь у меня нет и никогда не было демона. Я САМ демон. Возможно, в Аду мне самое место. Там я хотя бы не причиню никому страданий.
- Причинишь. Мне. Я не перестану страдать, пока ты будешь… там.
- Не пытайся заставить меня извиняться, ты сам сделал свой выбор!
- Такова работа надзирателя, Генрих. Пока ты на моем попечении, я не имею права быть с тобой. Неужели ты не понимаешь: любое нарушение Заповеди, и я тебя потеряю! А я люблю тебя, и не хочу терять!
Николай, какой же ты глупец! Думал, что спасаешь мою душу, уберегая от запретного содомия! Значит, моя истинная природа так и осталась для тебя тайной. Ну, да это ничего. Чувствую, у меня будет еще масса времени все тебе объяснить.
- А я считал тебя более умным.
Смотришь вопросительно, но уже более мягко. Я касаюсь твоей щеки своей когтистой рукой.
- Да, мне нельзя грешить. Но любовь мужчины для меня – не грех, ибо это единственное, что может заставить меня перестать творить куда большее зло.
- Интересно…
- Ты даже не представляешь, насколько.
Любовь русского писателя и немецкого преступника порою кажется немыслимой. Но лишь для тех, кто иногда становится свидетелем этой нежной привязанности. Вопрос в том, что же на самом деле творится в душах этих двух, совершенно разных, людей. Ангел и Демон, которые не мыслят жизни друг без друга. Всякий раз, когда в сердце одного вспыхивает огонь безумной ненависти, его душит в зародыше сладкая нега тепла другого. И так до бесконечности.
Только сломанные крылья уже никогда не отрастут заново.
Но я был счастлив, несмотря на то, что потерял свое нежное оперение. То, что ты подарил мне после, было много лучше каких-то крыльев. Ты подарил мне СЧАСТЬЕ.
Ты и вправду любил меня больше всего на свете. И потому вскоре тоже стал падшим, что, однако, тебя нисколечко не смутило. А еще я узнал, что ты куришь. Правда, только после ОЧЕНЬ бурной ночи. По прошествии нашего первого раза ты выкурил не меньше пачки тонких сигарет с едким запахом, от которого даже мне стало нехорошо. Но в остальном я был совершенно доволен.
Между прочим, я так и не вернулся в Ад.
@темы: Хайни и ко, печеньки спасут мир!, Белинский, убейся ап стенку!
-
-
12.03.2010 в 20:11-
-
15.03.2010 в 19:10-
-
16.03.2010 в 15:30-
-
16.03.2010 в 15:33-
-
16.03.2010 в 15:38-
-
16.03.2010 в 15:46-
-
17.03.2010 в 18:42-
-
18.03.2010 в 15:01