«В лесу разошлись две тропинки. И я выбрал нехоженую» (с) Роберт Фрост
Крутится диск граммофона.
Посвящается защитникам Москвы и всем, кто отдал свою жизнь в борьбе с немецкими захватчиками во время Великой Отечественной войны.
Пронизывающий холодный ветер вперемешку с мокрым снегом бил по старым, кое-где уже совсем обвалившимся, крышам. Его печальный, тягучий вой разносился далеко вокруг: сквозь размашистые еловые лапы, сквозь почерневшие бревна деревенских домиков, поднимался он все выше и выше, замирая в необъятной серости зимнего неба.
Стоял декабрь 1941 года.
читаем, если хотим... Истра молчала. Глухо, как молчит старое заросшее кладбище. Единственный уцелевший репродуктор одиноко висел на верхушке деревянного столба. Время от времени, прерывая беспрестанное шипение, из его металлического горла вырывались кусочки отдельных фраз: «…т …ского …бюро» - от Советского Информбюро. Слишком мало, чтобы узнать целое сообщение. Достаточно много, чтобы решить, продвигаются ли вперед русские войска или же немцы теснят их к столице.
Два сырых каменных подвала и один столб с репродуктором – вот и все, что за несколько дней осталось от подмосковного города Истры.
Наконец что-то произошло. Снег над одной из уцелевших бетонных плит зашуршал, зашевелился и спустя несколько мгновений из проделанной в сугробе ямки показалась темноволосая голова, а следом – и серая солдатская шинель, обхватывавшая широкие мужские плечи. Голова настороженно оглянулась по сторонам, потом запрокинулась, осматривая пасмурное небо: нет, никого. Ни солдат, ни самолетов. Ни своих, ни чужих. Только красногрудая птаха на голой березовой ветке. Снегирь? Тусклые голубые глаза вдруг загорелись озорным блеском; рука мужчины юркнула в карман шинели и, нащупав на самом его дне военный бинокль, поднесла так близко к лицу, как только позволяло разбитое внутреннее стеклышко. И правда, снегирь! Маленький, нахохлившийся, с блестящими глазками-бусинками и вертлявой головкой…
- Михаил Антонович! Михаил Антонович!..
Из-за разбитой на две половины кирпичной стены, замыкавшей вход в соседний подвал, показалось улыбающееся рыжее лицо.
- Витька! – так и обмер майор, тотчас же забыв про своего снегиря. Улыбавшееся лицо живо закивало: мол, я это, вернулся вот к вам.
- Совсем с ума сошел? А ну сюда беги, живо! – громким шепотом позвал Михаил Антонович. Он и раньше не любил ни на кого кричать, а после последней бомбежки и вовсе перестал произносить слова громче, чем того требовала бы необходимость быть услышанным.
Витька виновато пожал плечами и, выскользнув из своего убежища, быстрыми шагами направился в сторону старшего солдата. Его огромные ноги, одетые в стоптанные кирзовые сапоги, тонули в снегу почти по колено; в руках Витька крепко сжимал какой-то непонятный сверток, по своему виду напоминавший завернутую в тряпки пишущую машинку.
Дождавшись, пока рыжий солдат юркнет в проход за его спиной, Михаил Антонович и сам принялся осторожно спускаться вниз по скользкой лестнице. Схороненный под обломками разрушенных домов погребок, прежде захваченный в плотное кольцо жилыми пятиэтажками, теперь служил идеальным укрытием для оставшихся в Истре солдат; друзья называли его промеж собой «пятым бараком». Запорошенная снегом бетонная плита, которая буквально несколько дней назад обрушилась на погребок во время бомбежки, скрывала его от посторонних глаз лучше, чем это могла бы сделать любая защитная установка.
Наконец, лестница кончилась, и впереди замаячил слабый огонек керосиновой лампы, поставленной на низенький колченогий табурет. Рядом на коленях сидела закутанная в старую телогрейку девушка, задумчиво вертевшая заветную гаечку: один поворот, и огонек в лампе становился то больше, то меньше прежнего.
- Наташа! – радостно окрикнул девушку Витька и, положив свою ношу прямо на земляной пол, раскинул руки, словно бы ожидая от подруги ответного приветствия. Но та лишь одарила его мягким приветливым взглядом и слегка кивнула молодому солдату головой, впрочем, не вставая со своего места возле керосиновой лампы.
- Оставь Наталью в покое, - деланно строго заметил Михаил Антонович, прислонившийся спиной к дверному косяку. – Ей самой завтра идти в дозор на целый день, так хоть ты не приставай.
- Наташу – в дозор?! – на этот раз возмутился Витька. – Нет, товарищ майор, так нельзя! Снаружи, вон, немцы ходят, стреляют там, а вы – в дозор!.. Давайте… Давайте тогда уж лучше я опять пойду!
- Тебя же не было целых три дня, - попытался осадить старший солдат своего товарища.
Рыжий насупился:
- Я просто заблудился в этих дурацких развалинах, вот и все.
Михаил Антонович сурово взглянул на него. Юноша смутился: ему всегда становилось немного не по себе, когда командир смотрел на него вот так пристально, не отводя глаз. Порой Витьке даже казалось, будто в такие минуты майор вел с ним какой-то внутренний диалог, понятный только им двоим. И хотя вслух Михаил Антонович так ничего и не сказал, младший сержант понял, что продолжать спор не имеет смысла.
Не дожидаясь, пока ему сделают еще какое-нибудь замечание, рыжий присел на корточки возле своего тряпичного свертка и принялся осторожно его разворачивать. Внутри оказалось несколько совсем новых консервных банок, потрепанная фляжка, кусок мыла и еще много всяких хозяйственных разностей, которые в последнее время стали по-настоящему бесценной роскошью.
- Видите? - Витька потряс в воздухе алюминиевой баночкой, поперек которой большими буквами было написано непонятное немецкое слово. – Стащил прямо у фрицев под носом. Они себе на другом конце города штаб-квартиру устроили, мерзавцы, - солдат с силой бросил баночку на пол. – Чтоб им пусто было!
На какое-то время в погребе воцарилось напряженное молчание, прерываемое лишь шипением от пламени керосиновой лампы. Слов было не нужно. Каждый и так понимал ту ужасную беду, которая вдруг нависла над их маленькой, запрятанной от всего остального мира, семьей.
- Витенька… - Наташа встрепенулась в своем уголке; хотя глаза ее и были влажны, голос звучал чисто и твердо. – Ты ведь, кажется, еще что-то с собой принес? Большое такое… - она сделала жест руками, как если бы попыталась обхватить коробку.
- А-а, это… - заметив, с каким любопытством подруга ждет его ответа, рыжий немного приободрился. – Это, милые мои, граммофон.
Наташа резко вскочила со своего места; лицо ее, до этого бледное и усталое, просияло.
- Граммофон? – повторила она благоговейным шепотом. – Это тот самый, который крутит музыку на пластинках?
- Ага, - Витька тряхнул рыжими кудрями и снова полез в свой сверток. На какое-то время его руки по самые локти исчезли в куче уже выложенных им вещей, тряпок и бечевки – и вот под всей этой бесформенной грудой ярко блеснуло золотым. Друзья радостно переглянулись.
Не без помощи Михаила Антоновича граммофон все же удалось извлечь наружу, поставив его так, что и диск пластинки, и изящная труба теперь попадали в круг мягкого рыжеватого света.
- Я увидел его, когда обходил наши пятиэтажки, - Витька принялся вертеть иглу из стороны в сторону, видимо, стараясь попасть ей на один из очерченных вокруг центра пластинки кругов. – Знаете, на заднем дворе всегда лежала куча мусора: обломки там, доски, кирпичи разные… А этот под снег глубоко ушел, одна только труба и торчала.
Было видно, что младший сержант никогда прежде не держал в руках граммофона, особенна такого старого: движения его были неуверенными и резкими, словно он настраивал рабочий станок. Однако Витьке явно нравилось возиться с проигрывателем. Так сильно нравилось, что, в конце концов, Михаил Антонович отобрал у него граммофон и сам установил иглу в нужном положении.
Острый железный коготок царапнул пластинку раз, другой; скользнул по дуге, очерчивая за собой едва заметный след и замер, слегка подрагивая на длинной ножке. Из трубы послышался странный шелестящий звук: так звучит свист от перьев птицы, бьющей воздух раскрытыми крыльями. Друзья склонились над граммофоном пониже – им хотелось поймать тот момент, когда тихое шипение, льющееся из недр граммофона, превратится в настоящую, переливающуюся с ноты на ноту, мелодию. И вот шелест записи начал потихоньку стихать, уступая место нежному женскому голосу:
Не для меня придет весна,
Не для меня песнь разольется,
И сердце радостно забьется
В восторге чувств не для меня…
Все звуки словно разом смолкли в просыревшем погребе; лишь только граммофон продолжал крутить пластинку, разбивая мелодию песни о стены и вознося ее к самому потолку, зажигая в сердцах друзей теплый, неугасаемый огонек счастья.
Витька украдкой взглянул на сидевшую справа от него Наташу. Едва различимая в тусклом свете керосиновой лампы, закутанная по самые плечи в огромную мужскую телогрейку, она вдруг показалась ему такой маленькой и беззащитной, что солдат невольно удивился: и как только в этой девочке могло скрываться столько решительности, терпения и мужества? За все время, что они провели втроем в этом старом погребе, Наташа ни разу не пожаловалась и не попыталась уйти от них. А ведь уже почти два месяца, как она день и ночь просиживала в этой затхлой темноте, совсем не видя солнечного света. Сержант Наталья Коткова, их задорный, веселый товарищ, никогда не унижавший младших по званию и улыбавшийся всем вокруг своей прекрасной, трогательной улыбкой, теперь вынуждена была неделями сидеть в этой земляной тюрьме, ожидая редких вестей от Витьки и Михаила Антоновича. И та любовь, та радость, с которой Наташа всегда встречала их, отдавалась в душе солдата каким-то особенно приятным теплом. Увидевшись с ней хоть на минуту, Витька готов был, не раздумывая, сразиться с любым врагом - будь то немец или рота немцев, он уже не чувствовал страха, пока знал, что где-то там его ждет верная подруга, которая никогда не бросит его, подруга, которая всегда будет рядом с ним, чтобы ни случилось. А большего младший сержант и не желал для себя – да и разве не в людях, по-настоящему дорогих нашему сердцу, заключается самое большое человеческое счастье?..
Не для меня река, шумя,
Брега родные омывает,
Плеск кротких волн душу ласкает:
Она течет не для меня…
Наташа не сводила глаз с блестящей черной пластинки, неторопливо крутившейся вокруг собственной оси на проигрывателе. С каким-то неудержимым восторгом она любовалась граммофоном, подмечая про себя каждую деталь, словно стараясь запомнить сам момент рождения музыки внутри этой большой механической коробки. И все же, несмотря на охватившее ее радостное волнение, Наташа не могла отрешиться от разбуженной словами песни тоски, идущей из самой глубины ее сердца.
Не для меня в стране родной
Семья вкруг Пасхи соберется,
«Христос Воскрес!» - из уст польется,
День Пасхи, нет, не для меня…
Сержант Коткова очень хорошо помнила их деревню: эти одинаковые маленькие домики с серыми крышами и красными печными трубами, свежий, усеянный ромашками луг и озеро Белое, в котором они с сестрами ловили карасей. Помнила, как ее старенькая мать, Мария Федоровна, подвязывала садовые яблони, и как они все вместе пекли вкусные пирожки с рыбой и луком. У ее матушки был свой особенный дар: любое дело, за которое бы ни бралась Мария Федоровна, спорилось в ее руках. И огород, и корова, и сам их бревенчатый домик – все эти заботы лежали на плечах Наташиной матери. Но ни разу за всю свою жизнь будущий сержант Коткова не видела старушку уставшей – напротив, чем тяжелее была работа, тем легче справлялась с ней ее матушка. Несмотря на то, что Наташа была самой младшей дочерью в семье, именно она, одна-единственная, унаследовала решительный характер Марии Федоровны. И если бы не отец, она, наверное, так и осталась бы жить в деревне, вместе с матерью и сестрами.
Капитан Котков не мыслил своей жизни без армии; любовь к военному делу была неотъемлемой частью его самого. Целыми месяцами он пропадал на учениях, появляясь в родной деревне не чаще двух раз в год. Зато когда капитан Котков сидел дома в своем любимом кресле, покуривая каштановую трубку и разглаживая пышные седые усы, Наташе казалось, что самым родным человеком для нее был именно он, отец. С тем безграничным восхищением, с каким соседские дети слушали от своих родителей сказки, она слушала рассказы своего отца о боях и военных походах, поражениях и победах советской армии. Сама того не замечая, она из благоговейного слушателя постепенно становилась послушным и внимательным учеником старого солдата, перенимая его знания и опыт…
В конце прошлого года Наташа впервые решилась поехать вместе с отцом на учения, надеясь в начале весны получить отпуск и навестить семью. Однако прошла весна, начались светлые, не омраченные заботами летние дни, а домой Наташа так и не вернулась: через неделю после того, как она дослужилась до звания сержанта, началась Великая Отечественная война. О своем отце она не знала ничего, кроме того, что он должен был защищать Белоруссию от первых ударов вермахта. А потом их рота начала отступать к столице, и получать напрямую вести с Западного фронта больше не было возможности.
Капитан Котков погиб двенадцатого июля 1941 года при обороне Минска.
Не для меня луна, блеща,
Родную рощу осребряет,
И соловей ее встречает:
Он будет петь не для меня…
Михаил Антонович отрешенно смотрел на пляшущий внутри керосиновой лампы огонек. Рыжеватое пламя обжигало стеклянные стенки и тянулось все выше, выше, пытаясь лизнуть алым языком внутреннюю сторону крышечки. Надо же… Ровно два месяца назад точно такой же огонек метался внутри другой лампы, а майор глядел на него тем же пустым взглядом, что и сейчас. Это было в тот день, когда произошла их трагедия…
Вечером было неспокойно. Немецкие самолеты пролетали над городом по нескольку раз за час, заставляя отряд Михаила Антоновича постоянно менять свое расположение; то и дело ночные облака прорезали короткие вспышки пулеметных залпов и длинные - от света прожекторов. Замерзшие, уставшие после дневного боя, солдаты едва стояли на ногах. Время от времени кто-то из роты засыпал прямо на ходу, и тогда двое других солдат подхватывали его под руки и несли на себе, а потом, когда уставал кто-то еще – менялись. Но майор понимал, что долго так не могло продолжаться. Четыре барака, в которых прежде размещались на ночь его товарищи, теперь были разрушены сброшенными с самолетов бомбами. А это значило, что Михаилу Антоновичу надо было искать новое безопасное место, в котором рота могла бы передохнуть хотя бы на несколько часов.
В конце концов, поддавшись уговорам своего помощника и советника старшины Кольцева, Михаил Антонович позволил солдатам разместиться в подвале бывшей школы, выставив пятерых дозорных этажом выше. И в самом деле, место это со стороны казалось настолько неприглядным, что немцы и не догадались бы бомбить его: крыша школы уже давно обвалилась внутрь, во многих окнах не хватало стекол, а все электрические провода, проходившие внутри здания, были либо перебиты, либо обрезаны. Сам майор решил остаться на цокольном этаже вместе с другими солдатами и, найдя в кладовке старую керосиновую лампу, сел в сторонке ото всех, размышляя о том, что же им делать дальше: пытаться догнать военные отряды, отступавшие к Москве, или продолжать держать свои позиции.
- Товарищ майор…
Витька Малышев как всегда появился неожиданно и тихо. Лучший разведчик в роте, он умудрялся тенью пробираться сквозь немецкие части, передавая командованию донесения от проходивших мимо Истры отрядов.
- Разрешите обратиться, товарищ майор.
- Что такое, Витька? – шепотом спросил его Михаил Антонович. Он боялся услышать, что немецкие солдаты снова выследили их, и что выбранное им убежище уже не надежно.
- Вам передали письмо, - ответил Малышев, протягивая майору немного помятый конверт.
У Михаила Антоновича отлегло от сердца – значит, все-таки не выследили. Взяв письмо в одну руку, а лампу – в другую, он прошел по коридору к лестнице на верхний этаж и, подумав, завернул в боковую комнатку, видимо, предназначавшуюся прежде для рабочих, следивших за школьным оборудованием. Там, сев за пыльный столик и поставив перед собой лампу, он развернул конверт и принялся читать.
«Дорогой Михаил Антонович, здравствуйте. Надеюсь, что у вас все хорошо – настолько хорошо, насколько может быть у такого славного майора, как вы, и в такое неспокойное время, как сейчас.
Перед тем, как уйти на фронт, вы просили меня почаще заходить к вашей жене и сыну Аркашеньке. И просьбу вашу я исполняла исправно, да и в радость это было мне, старухе, сами понимаете. Да вот только беда у нас случилась, Михаил Антонович. Не далее, как вчера, бомбили нас – вы же знаете, фашисты сейчас хитрые стали: центр уже разбомбили, теперь и за окраину принялись. До моего-то домика они не добрались, в лесу не заметили, а вот в ваш снаряд попал. Господи, как все горело! Ни дома вашего не осталось, ни садика – одно только пепелище. И Галина с Аркашенькой пропали…
Я обратилась за помощью к знакомым, сказала, как вам написать: если от ваших родных появятся известия, я уверена, их письмо дойдет быстрее моего. Но не падайте духом! Возможно, пройдет неделя, прежде, чем они найдутся, а может и месяц – вы только не унывайте! Время все покажет, Михаил Антонович, все покажет…
С уважением ваш сосед и друг, Людмила Ивановна Галич».
Михаил Антонович почувствовал, как к горлу подкатывает неприятный ком. Дрожащими руками он перевернул конверт и нашел дату отправления: восемнадцатое июля. Три месяца… прошло уже три месяца…
Слезы против воли застелили глаза майора. Сжав письмо в кулаке, он уронил голову на столешницу и зарыдал. Боже, каким же ничтожным он чувствовал себя в тот момент! Глупый, глупый человек, ведущий за собой десятки других таких же людей – и куда он их вел? На смерть! От собственного бессилия Михаилу Антоновичу захотелось взвыть. А слезы все текли и текли по его небритым, покрытым колючей щетиной, щекам…
Горе и усталость накатили на него одной нескончаемой волной, и, не в силах больше им сопротивляться, майор позволил захватить свой разум тревожному сну, в котором немцы с автоматами преследовали его жену и сына, выбегавших из горящего дома…
Проснулся Михаил Антонович от запаха дыма. Не продолжения сна, не плода его воображения – а самого настоящего дыма. Над его головой этажом выше слышался топот бегущих ног.
Совсем очнувшись ото сна, майор вышел из комнатки и взбежал вверх по лестнице. Что там творилось! Повсюду вокруг яростно взметался огонь, пожирая остатки занавесок и ковра на полу; дозорные, которых он сам выставлял сидеть у окон, бесследно исчезли; а совсем рядом с ним, глядя на потолок широко раскрытыми, остекленевшими глазами, лежал мертвый старшина Кольцев.
- Товарищ майор! Михаил Антонович! Сюда!
Он обернулся. В задымленном дверном проеме стояли Витька Малышев и Наташа Коткова – оба махали ему руками. Закрыв рот и нос ладонью, Михаил Антонович бросился к ним сквозь огонь, на ходу перепрыгивая через чьи-то обгоревшие тела. Под его ногами то и дело хлюпала кровь, и храбрый солдат не смел опустить глаза, чтобы посмотреть на лица мертвых товарищей: он знал, что в каждом обращенном к нему застывшем взгляде не прочтет ничего, кроме немого укора…
Позже от Витьки и Наташи Михаил Антонович узнал, что пока его не было в подвале группа подвыпивших немцев, патрулировавших город, бросила в раскрытые школьные окна две гранаты. Часть загоревшегося пола обрушилась на цокольный этаж, задавив насмерть почти всех спящих солдат. Остальные, пытаясь сбежать от огня, наткнулись прямо на немцев; завязалась драка. Но силы с самого начала были не равны, и все, кто еще был в силах стоять на ногах, погибли, расстрелянные в упор из вражеских автоматов.
Всю оставшуюся жизнь Михаил Антонович винил в случившемся только себя. Если бы он нашел в себе силы не пасть духом и не заснуть в той проклятой комнатке под лестницей, ничего бы не случилось. Он, как командир роты, не выполнил своего долга. Он за одну ночь потерял почти всех своих солдат…
- Витенька, а что это с граммофоном случилось?
Майор встрепенулся, возвращаясь из горящей школы в их маленький сырой погребок. Граммофон и вправду перестал играть музыку: игла по-прежнему покачивалась над крутившейся пластинкой, но из трубы не было слышно ни звука.
- Заело, - констатировал Витька с сожалением в голосе. Вздохнув, он аккуратно снял иглу с черного диска пластинки и отодвинул граммофон в сторону.
В комнате повисла неловкая тишина.
- Так… кто же из нас пойдет завтра в дозор?.. – робко спросила сержант Коткова, видимо, стараясь вернуть всех к прерванному ей же самой разговору.
- Никто.
Витька и Наташа повернулись к Михаилу Антоновичу. Лицо майора было решительным и спокойным, как у человека, идущего на самый отчаянный в своей жизни поступок.
- Мы уходим отсюда. Сегодня же.
Михаил Антонович обернулся к своим товарищам. Те сидели, словно громом пораженные, не в силах вымолвить ни слова от охватившей их радости: уже много дней друзья хотели покинуть, наконец, этот опостылевший им погреб, и дожидались лишь разрешения своего командира, чтобы выдвинуться в путь.
Три небольших силуэта двигалось по занесенной снегом дороге, то и дело нервно оглядываясь по сторонам. Михаил Антонович шел впереди, время от времени поднося бинокль к глазам и вглядываясь в туманную полосу горизонта. Витька и Наташа семенили следом; они держались за руки.
«…т …ского… бюро» - хрипло возвестил репродуктор с верхушки своего столба. Наташа невольно вздрогнула.
- Словно кто-то сзади подкрался… - прошептала она, крепче сжав ладонь младшего сержанта.
- Тише, - Михаил Антонович резко остановился, не сводя глаз с далекой черной точки.
- Кто это? – тихо спросил у него Малышев. – Свои?
Майор покачал головой, чувствуя, как все краски вмиг сбежали с его лица:
- Нет. Немецкий грузовик.
Наташа прикрыла рот рукой; Витька нахмурился. Все их планы рушились в мгновение ока, словно подхваченный ветром карточный домик. Рассчитывая на то, что до наступления темноты немцы не выделят для патрулирования улиц много людей, друзья решили засветло дойти до окружавшего Истру со всех сторон леса и там скрыться до тех пор, пока рядом не покажутся советские войска. Однако о том, что по их городу будут передвигаться отставшие от основных сил вермахта военные отряды, они не подумали, да и не могли подумать.
- Что будем делать? – едва дыша от страха спросила сержант Коткова.
- Прятаться бесполезно: нас будет видно, как белых мышей в дегте, - мрачно заметил Малышев, одергивая воротник своей шинели.
- Да, - поддержал младшего сержанта Михаил Антонович, - Придется нам с ними биться.
Несмотря на липкий ужас, разливавшийся в груди каждого из трех солдат, мыслили они хладнокровно и быстро. Выбрав оставшуюся после бомбежки глубокую воронку в асфальте, друзья юркнули туда и затаились, выжидая, пока немцы не подойдут достаточно близко: с собой Михаил Антонович разрешил взять только одну гранату и две заряженных винтовки – любая осечка была равносильна смерти.
Грузовик уже проезжал мимо первых домов – солдаты слышали, как из кузова доносились приглушенные пыхтением мотора голоса. И вдруг раздалась череда выстрелов. Пули пролетали высоко над головами друзей и взрывали снег где-то позади них, но свист стоял оглушающий.
- Они это специально делают, чтобы выманить нас… - прошипел Михаил Антонович, утирая глаза от попавшей в них ледяной пыли. Наконец, проморгавшись, он посмотрел на то место, где должен был сидеть Витька – и не увидел там никого.
- Витька… - глаза майора распахнулись от ярости и ужаса. – Витька!
Но было поздно. Младший сержант, не оглядываясь, несся прямо на грузовик, на бегу вырывая чеку из своей гранаты. Словно в замедленной съемке Михаил Антонович наблюдал за тем, как медленно поворачивались дула немецких автоматов в сторону бегущего на них врага…
И тут произошло что-то, чего не могли предвидеть ни немцы, ни Михаил Антонович: разбежавшись, Витька нырнул прямо под брюхо грузовика. Не прошло и мгновения, как он уже поднимался на ноги с обратной стороны огромной машины – но уже с пустыми руками.
- Ложись! – заорал майор и бросил Наташу на дно воронки. И как раз вовремя: взрыв оказался таким мощным, что даже с закрытыми глазами солдат видел свет от поднимавшихся в воздух столпов пламени…
А в это время глубоко под землей, в одном просыревшем насквозь погребе вздрогнул от взрыва старинный граммофон. Острая игла вскочила на черную потрескавшуюся пластинку и начала лениво покачиваться вверх и вниз на своей длинной ножке…
Наконец, друзья решились выглянуть из своего укрытия. Земля вокруг пылала, усеянная горящими осколками металла, но ничего, хоть отдаленно напоминавшего человеческую руку или ногу, они не увидели.
- Витенька… - Наташа закрыла лицо руками и тихо заплакала. Михаил Антонович совсем сник; ничего не говоря, он обнял девушку за плечи: завернутая в эту нелепую мужскую телогрейку, она вдруг показалась ему совсем еще маленькой девочкой…
- Наташа, миленькая, отчего ты так плачешь?
Сержант Коткова медленно отняла руки от покрасневших глаз. Из-за горящего скелета грузовика она вдруг увидела знакомое чумазое лицо, тепло улыбавшееся ей и Михаилу Антоновичу…
- И как только вы могли не заметить, - продолжало лицо с самым серьезным видом. – Что эта громадина поднималась вверх по склону?..
Сомнений больше не было.
- Витька! – майор первым кинулся навстречу к товарищу. Теперь ему все стало ясно: выскользнув с другой стороны машины, Малышев просто скатился вниз по снегу, утрамбованному тяжелыми колесами, и взрыв не причинил ему вреда.
Цепляясь за протянутую ему руку Михаила Антоновича, Витька кое-как поднялся на ноги и отряхнулся. Смущенный и раскрасневшийся, он робко посмотрел в глаза майора и вдруг понял, что именно хотел бы сейчас сказать ему командир. Младший сержант кивнул в ответ: да, он обещает, что больше никогда не будет вести себя, словно последний геройский дурак. А в следующую минуту его уже крепко сжимали в объятьях две тонкие женские руки – это прибежавшая Наташа обливала Витькину шинель счастливыми слезами.
Михаил Антонович с отеческой теплотой смотрел на своих бывших подчиненных. Да – именно бывших. Потому что какой-то внутренний голос вдруг мягко подсказал майору, что эти двое ребят, которых он столь долгое время считал всего лишь беззащитными детьми, уже совсем выросли. Михаил Антонович в последний раз нежно улыбнулся, глядя на своих верных друзей, и, покачнувшись, упал лицом в снег; глаза его устало закрылись.
Теплый весенний ветерок растрепал его жесткие непослушные волосы. Солдат радостно обернулся: сквозь подступающий со всех сторон мягкий туман к нему бежали его любимая жена и сын Аркаша…
Но для меня придет весна,
Я поплыву к брегам абхазским,
Сражусь с народом я тогда,
Там пуля ждет давно меня…
Михаил Антонович Росин погиб тридцатого декабря 1941 года, получив осколочное ранение в живот. Его боевые товарищи Виктор Малышев и Наталья Коткова благополучно добрались до советских войск и вместе защищали Москву от фашистских оккупантов; в августе 1944 года оба получат медали ордена «Героя Советского Союза». А через несколько недель после победы России над Фашистской Германией они поженятся и вместе переедут на постоянное жительство в село Воскресенское, где и проживут до глубокой старости.
@темы: Белинский, убейся ап стенку!, насущное